Home » Posts tagged 'Черноголовская библиотека Краеведение'

Черноголовская библиотека Краеведение

Год науки: Автор песни о Черноголовке — физик Раевский Александр Васильевич

Раевский Александр Васильевич (12.11.1932 –20.04.2007) — физикохимик,  родился в Липецке. В 1957 году окончил МФТИ, научный сотрудник ИПХФ с 1957 года, создатель и руководитель камерного ансамбля ИПХФ РАН. Автор музыки к песне «Моя Черноголовка», ставшей гимном города.

Раевский Александр Васильевич (12.11.1932 –20.04.2007)

Физикохимик, окончил МФТИ в 1957 году, сотрудник ИПХФ с 1957 года, создатель и руководитель камерного ансамбля ИПХФ РАН. Автор музыки к песне «Моя Черноголовка», ставшей гимном города. Один из первых жителей и научных сотрудников Черноголовки. А.В. Раевский – автор более 80 научных публикаций и 7 изобретений. Создатель, руководитель и бессменный участник одного из старейших коллективов художественной самодеятельности Черноголовки –Камерного ансамбля им. А.В. Раевского ИПХФ РАН, которому в этом году исполняется 60 лет. Он существует с марта 1960-го года и был создан по инициативе и при непосредственном участии Ф.И. Дубовицкого. А.В. Раевский стоял во главе музыкального коллектива почти 50 лет. Дольше всего ансамбль существовал в качестве фортепианного квинтета, участниками которого были А. Розенберг, Ю. Мягков, А. Иванов, Т. Фурсова, А. Раевский, а солировала — С. Тарасевич. Таким долголетием ансамбль, несомненно, обязан его руководителю. С тех пор, как его не стало, коллектив носит имя этого талантливого человека. В разное время участниками ансамбля являлись: А.Раевский (фортепиано), А. Розенберг (скрипка), И. Умарова (скрипка), Э. Баханова (виолончель), В. Згаевский (скрипка), А. Генич (контрабас), Г. Воронина (скрипка), С. Тарасевич (вокал), Ю. Мягков (скрипка), О. Скребков (скрипка), А. Иванов (скрипка, альт, труба), Г. Струкова (вокал), Т. Фурсова (виолончель), Т. Костовецкая (вокал), М. Новикова (скрипка) и др. Коллектив в течение многих десятилетий выступал на различных сценических площадках Черноголовки, Ногинска, Звенигорода, Химок, Жуковского и Москвы. За успешные выступления ансамбль неоднократно награждался грамотами. В середине 1970-х гг., когда Черноголовка бурно развивалась, Ф.И. Дубовицкий предложил создать собственный гимн города. Наиболее удачными оказались стихи Ю.Д. Ситнянского «Моя Черноголовка», музыку написал А.В. Раевский, предложивший 6 вариантов, из которых Федор Иванович выбрал тот, который и стал гимном Черноголовки, впервые исполненный в 1978 г. В последние годы Камерный ансамбль им. А. В. Раевского пополнился новыми музыкантами и продолжает свою концертную деятельность.

Источник: Раевский Александр Васильевич: Текст [электронный ресурс] // Черноголовская газета. – 2019. – 20 марта

За роялем Александр Васильевич Раевский

Моя Черноголовка

Средь зеленых лесов и болот
 Затерялася часть Подмосковья – 
 Городок, что так нами любим
 Нежной и светлой любовью…
 Утром яркое солнце встает
 Над вершинами елей и сосен.
 Городок наш прекрасен всегда – 
 Жарким днем и в дождливую осень.

 Припев:
 Пусть летят, летят года
 Над родной землей московской,
 Не забудем никогда
 Милый край Черноголовский!

 Сколько прожито весен и зим, 
 Сколько пройдено будет дорог,
 Но в сердцах навсегда сохраним
 Наш Академгородок.
 Фонари, переулки, дома,

 Перекрестки, влюбленные пары,
 В небесах золотая луна,
 И доносится голос гитары.

 П р и п е в.
 И в какой ни бывали б дали,
 И в каких ни бродили б просторах – 
 Но в глазах неизменная грусть
 От лесов, отраженных в озерах.
 Городок наш прекрасен всегда,
 И всегда бесконечно нам дорог – 
 Это наша любовь навсегда!
 Черноголовка – это наш город!
 П р и п е в.

В.М. Соляников: «А.В. РАЕВСКИЙ  (воспоминания)»

Давно кто-то рассказал мне легенду. Будто однажды пришел в Черноголовскую химфизику посылкой новый электронный микроскоп «Хитачи». А сборщики – наладчики, трое из Японии, не пришли. Правильно сделали; их не то, что в Черноголовку, в Ногинский район не пустили бы. По легенде, один сотрудник института разбил упаковочные ящики, собрал прибор и наладил так, что его чувствительность на порядок увеличилась относительно паспортной.

Имя «камикадзе» (так я обозвал про себя героя легенды) – Раевский Александр Васильевич. Лет тридцать спустя после знакомства с этим эпосом, я осмелился спросить: «Саша, а правда, что ты…японские ящики разбил…машину наладил…на порядок увеличил?…». «Нет, нет» — решительно опротестовал он – «… в пять раз чувствительность подросла», и хитрό глянул.

А.В. Раевский. Один из самых первых сотрудников ОИХФ, самого первого в Черноголовке института. Выпускник физтеха; «того физтеха!» – поправили бы знающие люди, подняв указательный палец на уровень глаз. Физик – профессионал высочайшей квалификации (кто бы сомневался после истории с «Хитачи»). Музыкант – самоучка, но, увы, тоже высочайшей квалификации. Умница, умелец, универсал. В чем-то не от мира сего, загадочный даже для близких знакомых человек. В силу ряда обстоятельств, повезло мне наблюдать его в необычных условиях; при этом «высвечивалось» порой удивительное. Например, такое. Восьмидесятые годы, «перестройка». Я, тогда председатель самой неспокойной комиссии Черноголовского поселкового Совета, зашел в одноэтажку Совета по делу и неожиданно застал там Сашу (мы давно «на ты»). Сидит в сторонке за журнальным столиком и пишет в нотных листах; иногда перестает писать, переводит взгляд, что-то сверяя. Аккуратно здороваюсь (Раевский!), присаживаюсь «рядом-напротив» (он пишет). Чуть выждав, интересуюсь нотами, типа, что это? Отвечает не сразу; потом неровный, с паузами, разговор (он пишет). Оказывается, на исполкоме сейчас решается вопрос о поездке в Германию музыкального камерного ансамбля (руководитель Раевский). Он, в ожидании решения, вот, переделывает пьесу для квартета в пьесу для трио. Не понимаю, когда-то он сам переделал эту вещь из трио в квартет, введя виолончель. Теперь – как-то обратно…, спрашивать не решаюсь (Раевский). Он, глянув мельком в мою сторону, снисходит: «Я не еду, партия фоно выпадает, ну…вот…» Я совсем перестаю соображать, но, на автомате, киваю; тут его прорывает (бросил ручку): «Да не желаю я ее, Германии этой…играй им…» прерывается, вновь что-то правит в нотоносце, опять ручку бросает: «…Липецк, площадь в сорок втором…налет…лежу…очередь с самолета прямо рядышком, чуть впереди. Опять заход, очередь снова, и опять рядом,…в меня он стрелял, в меня!» Помолчал, и чуть успокоившись: «И ехать туда не хочу, и играют пусть…сами». Начинаю понимать ситуацию и то, что вторая часть фразы адресована всем германцам, а не исполнителям, Тане, Толе и Саше Розенбергу; трио. Для себя фиксирую в очередной раз: мало знаю Раевского, хотя четверть века уже. В пятом корпусе 1-й площадки я работал с февраля 1962 г. по июнь 1962 г. За стеной нашей 6-й комнаты была комната группы Раевского с величавым ИКСом двадцатым и его приветливым хозяином Валей Яковлевым, невысоким смуглым человеком с акцентированной походкой и палочкой в руке; в прошлом боевой летчик; ранение, ампутация.

В коридоре нередко сталкивался я с Раевским, не подозревая ничего интересного в этом просто одетом сотруднике лаборатории Манелиса, взгляд его только запомнился, цепкий, лишенный приязни. Знакомство наше пришлось на середину 60-х. К этому времени я «вел на общественных началах» (формула того времени) небольшие институтские ансамбли вокальные, женское трио и квартет ребят, моих приятелей. Ну, «вел» — это громко сказано. Чистая самодеятельность; подбирал песни, собирались мы, разучивали эти песни, обычно на два голоса. Потом пели их на институтских майских и октябрьских праздничных вечерах. Сейчас честно удивляюсь своему тогдашнему нахальству: музыкального образования я не имел, сколько-то владел гитарой-шестистрункой, имел опыт самодеятельного пения на химфаке МГУ. Пытался писать песни, в этом качестве однажды стал победителем московского конкурса студенческой песни. Сил и времени на эту «музыку» в  ФИХФ (ОИХФ) уходило немало. Видимо, Раевский оценивал это. Он знал, что почем в музыке. Знал он и абсолютную бескорыстность нашего ансамблевого пения. Короче, позвал он меня в организованный им эстрадный оркестр. Профком купил электрогитару, Лева Машкинов, будущий ударник в будущем оркестре, собрал для гитары усилитель… началось. Первый состав оркестра: руководитель и рояль Раевский, кларнет Ю Суворов, скрипка А. Скляров, контрабас А. Генич, ударные Л. Машкинов, гитара В Соляников.

Большого терпения, многих сил стоило Саше Раевскому становление этого оркестра; последние трое, вообще говоря, мало что умели в музыке. Но…мы репетировали, что-то стало получаться. Однажды во время репетиции случилось вот что. Оркестр начал тогда разучивать польскую песенку «Белая лошадка» — в ансамбле уже была солистка, сотрудница ГИПРОНИИ Тамара Костовецкая, девушка с красивым и сильным колоратурным сопрано. Для баса, скрипки и кларнета Раевский писал партии. Мы с Левой Машкиновым получали указания по аккомпанементу, как говорится, живьем. И вот, Саша назвал тональность и, глядя в ноты, взял первый аккорд гитарной партии, а я взял его на гитаре. Раевский, не называя, взял второй, и я его взял. Когда это же произошло и в третий раз (я брал «по слуху»), он крутнулся на черном сидении в мою сторону и молвил: «Как ты слышишь!». Если честно, ничего особенного не было, последовательность аккордов была простой, но укрепила меня эта реплика. Позже я убедился: Раевский с большим уважением относился к чужому умению, т.к. знал, каким трудом оно дается. Тогда же, случилось, увлекся я сложной аккордикой песни «Тайга золотая», услышав ее в исполнении ВИА – 66 Ю. 1234 Саульского. Показал Саше на гитаре свои попытки. Он не очень уверенно послушал меня, потом сел к роялю, сыграл песню в авторских гармониях и обратился ко мне: «Так, по-моему, Слав». Я, фигурально говоря, разинул рот, Раевский! Со мной, как с равным, обсуждает музыку!

Через несколько лет я попал на репетицию другого уже оркестра Раевского. Состав: скрипки, виолончели, альт, фортепиано. Репертуар: Бах, Моцарт, Гендель, русские композиторы 19-го века – классика, одним словом. Оркестрантов на репетиции трое; все, по моим представлениям, корифеи: Толя Иванов, скрипач и альтист, обладатель удивительной музыкальной интонации; Саша Розенберг, первая или вторая скрипка в оркестре, по ситуации; Фира Баханова, виолончель, выпускница консерватории, в прошлом участница знаменитого конкурса им. Чайковского. Она мне как-то рассказала: «Да я бы, конечно, осталась в музыке, не пошла бы в эту химию. Но…приличный инструмент – это тысяча рублей, хороший – многие тысячи». И вот эта троица исполнителей штурмует, как помню, Балакирева. Я «темнота», и сижу в темном зале, жду прихода Раевского, слушаю и фиксирую: «не срастается» музыка, не идет. Они что-то обсуждают, сдержанно спорят, вновь берутся за смычки – не-а; музыки нет, хотя все по нотам. Является Раевский, раздевается (дело было зимой), приглаживает руками волосы, негромко объясняет причину опоздания. При этом, не спеша, двигается по сцене, достает из портфеля ноты, переговаривается с ребятами. Вновь смычки, репетиция, Раевский дирижирует. Минут через 15 остановок, уточнений, коротких реплик слышу: «во-во-во, еще разок, отсюда (поет), ти-ра-ра-ра»… вновь машет руками, ребята играют, и музыка – вот она является. Первый раз я видел такое: замахал человек руками – есть музыка. Не махал – не было музыки. «Ну, вот…», − Саша некое время удовлетворенно молчит, думает, опять неспешно движется по сцене. Потом, вроде как, очнувшись, оживает, копается в портфеле с нотами и репетиция продолжается.

Многолетнее продолжение таких репетиций имело то следствие, что камерный оркестр Черноголовского института химической физики, руководимый А.В. Раевским, стал лауреатом Всероссийского конкурса самодеятельных коллективов. Два первых места было по условиям этого конкурса. Один лауреат – хор Московского автозавода. Из Сашиного рассказа: «Хор – двести человек, солист хора – солист Большого театра», — мельком взгляд на меня, я хмыкаю: ситуация понятна. И далее: «Ну, со мной, потом, побеседовали…там, в комиссии». «Что Вы кончали?…Физтех, говорю…А по музыке?… По музыке, говорю, не имею….Переглядываются, потом: партийное поручение? Нет, говорю, я беспартийный. А зарплата? Ну, объяснил, что работаю в академическом институте, в должности…. опять переглядываются».

Семьи у Саши не было. «Живет с роялем» — была у оркестра такая шутка. Это правда, старенький кабинетный рояль стоял в его однокомнатной квартире на пятом этаже девятиэтажки. Кстати о квартире: холостые сотрудники жили в коммуналках, кто помоложе – в общежитии. Саша долго  жил в коммунальной квартире. И хотя поселок строился быстро, жилья всегда не хватало. Но пришла пора, Раевскому дали отдельную квартиру. И не было в Черноголовке человека, который усомнился бы в справедливости такого решения профкома и дирекции Химфизики: высок был уровень честного Сашиного авторитета в поселке. Рояль свой Раевский очень любил. Иногда покрывал его попонкой, сам ремонтировал старенькую механику. Вынужденно часто «подстраивал» его – инструмент без панциря плохо «держал» строй из-за изношенности гнезд колков. Долго мучился Раевский, но однажды решил проблему настройки своего рояля, удивив профессиональных мастеров и настройщиков. Решил внешне просто и удивительно надежно, экспериментально разработав рецептуру уплотнителя на основе эпоксидной смолы и, главное, найдя оптимальный режим отверждения уплотнителя. Гениальное зачастую просто; обычная система – смола, отвердитель, пластификатор. Этим жидким составом Саша покрывал изнутри поверхность отверстий, точно засекал время и в нужный момент вкручивал колки. Конечно, предварительно в контрольных испытаниях он убедился, что адгезия к металлу слабая, т.е. твердеющий компаунд уже не прилипает к ввинчиваему колку, но плотно облегает резьбу вставленного колка.

Через несколько недель после описанного акта «излечения» рояля, я посетил Сашино жилище. Он поведал мне историю успешного ремонта. Он не хвастал, просто очень рад был — он же буквально спас любимый инструмент и заодно решил давно изводившую его проблему настройки. Открыл крышку рояля, взял несколько аккордов, послушал, закрыл крышку и глаза и правой ладонью погладил у себя «под ложечкой». Доволен… Два замечания к этому эпизоду. Первое: аккордов этих я не услышал, т.к. почти оглох к этому времени после гриппа. Кроме того, Раевский, человек деликатнейший, сделал все для того, чтобы его музыка не беспокоила соседей. Входную дверь плотно завесил матрацем, деревянные ноги рояля обрезал и инструмент поставил на сложенные из кругов вакуумной резины конуса сужением вверх. Мало того; хоры струн заглушил войлочными «модераторами», как он выразился (я эти модераторы про себя обозвал глушителями). В общем, звук рояля был еле слышен. Замечание второе: этот жест довольного поглаживания «под ложечкой» я наблюдал еще раз. Как-то при разговоре со мной он вдруг извиняющимся тоном произнес «Думаю, что-то у меня сегодня хорошее; вспомнил — на ужин у меня сегодня блинчики с мясом»…, и погладил под ложечкой. Жил он одиноко, сам себе готовил еду. Думаю, что готовил хорошо, т.к. все, что делал, хорошо делал.

…Позже мне самому пришлось настраивать пианино. Раевский расписал схему: по квинтовому кругу, затем октавные ноты. Подробно объяснил, как строить темперацию, вручил ключ восьмерку; благословил, в общем. Намучившись, настроив купленный инструмент, я попросил Сашу прийти, оценить настройку. Пришел, оценил, только что не рассмеялся вслух из деликатности. Потом на моих глазах стремительно перестроил, поправил с десяток «моих» нот, показал, как правильно держать и поворачивать ключ при настройке, фиксируя высоту…наука, в общем. Это не прошло впустую; сын мой играл на настроенном мной инструменте. Однажды, возвращая Саше ключ после такой настройки, я поинтересовался: как его рояль держит строй? «А-а-а, да, да…Ко мне настройщики до сих пор ездят…Удивляются…».

Упомянутый ключ восьмерку у него украли. Узнав об этом, я долго соображал, как помочь делу. Не помню, где достал чертежи; в нашей механичке обратился к Сергею Степановичу Кондратьеву. Объяснил честно ситуацию и попросил Христа ради сделать ключ для Раевского; тем более, что  близился юбилей Сашиного ансамбля. Кто-то из слесарей-начальников подошел, посмотрел чертежи, сказал, что восьмерку сейчас сделать невозможно (что-то с техникой было не так). Я упросил сделать четверку, все лучше, чем ничего. Сделали, собрали и сварили ключ ребята, и запасную головку сделали, спасибо им большое; были тогда добрые люди в институте. Потом, во время юбилейного вечера, я произнес со сцены короткий спич в адрес оркестра и его руководителя. Смысл моей речи: не случайно командующий этим оркестром является полным тезкой одного и однофамильцем другого прославленного русского полководца. Такой оркестр, сказал я, просто обречен на победы в музыке, а ключ к победам – вот он… тут я вытащил, выхватил из рукава своего пиджака ключ и вручил его Саше. По-моему, зрители в зале были настолько поражены явлением ключа, что от удивления забыли оценить глубину моей декламации, но все же поаплодировали. Выражение же лица Раевского при всем этом действе мне не понравилось, предчувствие объяснения беспокоило и оказалось верным: «Слава, я не могу принимать такие подарки»…. Я парировал это, сказав, что ключ подарен не ему лично, а всему оркестру. «Слава, ты потратил свои средства…» Я отвечал, что ничего не потратил, что это подарок института к юбилею ансамбля… В общем, еле я тогда от  него отбился. А упомянутая запасная головка ключа тоже сгодилась, но позже. Через 30 лет я приделал к ней ручку и, вспомнив Сашины уроки, получившимся ключом настроил пианино для подросшего внука, будущего солиста младшего отряда Московского музыкального кадетского корпуса № 1130. Только оценить качество настройки было некому: уже ушел из жизни А.В. Раевский.

Раевский был одинок в жизни. Близких товарищей, друзей у него не было. Человек деликатный до щепетильности, он в то же время не поступался  своими принципами общения с людьми, работы да и просто бытия на этом свете. Иногда его взгляды граничили с чудачеством. Банальную защиту кандидатской диссертации он считал… ну, не очень порядочным делом, и себе он это дело запретил, естественно. Это при том, что его знания, умение и объем, значительность выполненной им работы вполне позволяли оформить и защитить такую диссертацию, о которой знающие люди сказали бы: «О-о-о», или «Ого…» Терпеть он не мог халтурщиков, особо – прохиндеев разномастных, иногда в этих случаях яростно взрывался…было, я сам видел. Уже после ухода Саши я пытался понять, почему во все годы нашего знакомства он охотно контактировал со мной, слушал мои оценки по самым разным аспектам, включая музыку? Конечно, важно было то, что нас не связывала работа; проще – я ему мало надоедал. Да и моя карьера оркестранта в его ансамбле не была долгой. Но мне хочется верить и думать, что дело не только в этом. Правда, однажды он резко оспорил мое пение в разговоре тет-а-тет: «Не надо вам это петь», — дело касалось знаменитой песни «Green fields», мы ее разучивали. «Да почему?! – это я. «Да потому, что нельзя варварски слова коверкать»…Ну, отчасти прав он был, Александр Васильевич. Ему, свободно владеющему английским,…да разве он только по-английски хорошо умел? Все, что он делал, он хорошо умел и делал. Ремонтировал свой старенький «Уран» (часы механические). Меня обучил делать уколы (болезнь заставила меня научиться, на регулярные уколы в поликлинике времени не было). Обретя этот опыт, я не только «серийно» колол себя и своих близких. Однажды заболела медсестра, делавшая уколы инсулина соседской бабуле. Меня попросили заменить медработника, наградой мне было бабулино удивленное, «…Вы профессионально колете…». А однажды поздно вечером сталкиваюсь с Раевским, выходящим из музыкальной школы. «Ты что, Саша, решил научиться музыке?». Улыбается: «Да нет, я им рассказываю методику упражнений по полиритмии». Все правильно: играть полифонию можно, владея полиритмией. Но когда методику освоения этого дела преподавателям музыки читает физик-профессионал (он же – музыкант-любитель) – согласитесь, в этом что-то есть.

А вот не менее удивительное. Пригласил меня Раевский на очередную генеральную репетицию его камерного ансамбля, было это перед Октябрьским праздничным концертом. Это был уже обычай: они играли «начисто», я сидел в зале и слушал, замечал, запоминал. На следующий день телефонный звонок мне, я «отчитывался» Саше в своих впечатлениях: конкретные замечания по конкретным вещам и общие оценки. Он мои отчеты слушал серьезно.

…Тот репетиционный «прогон» незабываем. «Анданте» Карла Филиппа Эммануила Баха, гениального сына Баха. Строгая, стройная, поднимающая и пронзающая душу музыка. Хочется плакать теплыми слезами, что я и делаю, сидя в темном зале и радуясь одиночеству. «Космическая музыка», — сказал мне об этой вещи кто-то из исполнителей, по-моему, Саша Розенберг.

          На следующий день, «отчитываясь» перед Раевским, говорю, что никогда они не играли так «Анданте». Саша соглашается, и я понимаю, что, в самом деле, он согласен. Потом я выкладываю свои мелкие суждения, конкретику по исполняемым вещам, и под конец  вопрошаю: «А чего у Розенберга так хорошо стал слышен средний регистр? Это что, какой-то форсаж?» Он спокойно мне: «Нет, это я переделал его скрипку». Не понимаю: «Как…переделал?» Он так же спокойно: «Ну, как…расклеил, разобрал и по лекалам снял лишнее». У меня перехватило дух. Разломать чужую скрипку, чешскую, между прочим. Строгать деки («снимать лишнее»). А ну как скрипка после этого вообще звучать перестанет? Молчу, а по тону Раевского чувствую: доволен! В самом деле, опыт чистый, полуглухой Соляников «расслышал»  полуглухой в прошлом регистр скрипки Розенберга. Понимаю, что это наш разговор Раевский донесет до своих исполнителей. Про себя решаю: этот «скрипичный номер» Раевского по замаху сродни эпоксидному ремонту его рояля, несомненно…. Удивляюсь, молчу.

Не могу не вспомнить одно обстоятельство, продлившее на годы общение с А.В. Раевским. Подрос мой сын Ромка. Саша однажды услышал аудиозапись его пения и велел: Отдай его в музшколу. Очень чисто интонирует… слух хороший». Молодая преподавательница, Надежда Львовна Мацаева (мы в семье звали «Наденька») оценила данные Романа, требовала с него и вкладывала в него свои душевные силы…понеслось!

На школьном конкурсе сын сыграл Шумановского «Чужестранца». Возбужденный Раевский на следующий день кричал на меня по телефону: «…Его не надо учить. Хозяин за инструментом; он сам знает, как надо… Хочешь, я в нотах покажу тебе, где она его (т.е. Наденька) учит, а где он сам играет?» Я не хотел, чтобы мне показывали в нотах, мне было интересно другое. Год назад Наденька показала Романа профессору «Гнесинки», Е.П. Макуренковой (ее имя сейчас носит школа искусств Черноголовки). Пожаловалась на него: «Зажимается, не делает упражнений». Профессор-методист посмотрела игру сына и вынесла вердикт: «Мальчик – один на тысячу. Не надо его учить, не надо упражнений. Дайте ему сложную музыку, и пусть играет сам». (Это решение специалиста Наденька дословно передала мне, слегка сконфуженно). Какую музыку? Баха дайте, «Инвенции», «Времена года»  дайте». Так сын во втором классе начал разучивать двухголосые инвенции и «Март» Чайковского.

Меня же во всей этой «музыкальной истории» поразила одинаковость оценки специалиста-музыканта и дилетанта-музыканта, сиречь Раевского! Ведь он на слух, со стороны смог оценить то, что не увидела в упор даже Наденька, заботливая и старательная, знающая преподавательница сына.

 Саша внимательно следил за музыкой сына в последующие годы. Я ценил это: тоненькая ниточка вязала меня с удивительным человеком. Отсюда было: «Слава, мне прислали записи Хампердинка. Приходи, послушаем». Или: «Слава, у меня три пластинки Гяурова, только что из Болгарии, приходи». Шел и слушал; но если честно, сам Раевский был мне интереснее Хэмпа и Гяурова, вместе взятых. И осталось, запомнилось ощущение зажатости; я же знал, что хозяин пластинок понимает в музыке на порядок больше, чем я, да и не только я. Я хорошо знал, как уважительно относятся к нему исполнители его ансамбля, музыкально образованные люди, как они внимательны к его замечаниям в ходе репетиций. Повторюсь: музыкального образования Раевский не имел, но авторитет музыканта Раевского был неколебим. Кстати, он никогда не давил им даже меня, неуча,  в разговорах о музыке. Один раз, придя к нему, застаю его, кончающего музыкальные занятия: окно уже открыто, ноты еще не убраны, рояль не закрыт. «Бетховен» – говорю уважительно. «Да, «Апассионату» выучил». Я не понимаю, зачем «Апассионата» в ансамбле, он поясняет: «Да это просто…на спор я ее выучил, за»…. Дальше то ли «20 дней», то ли «30», не помню и до сих пор не знаю, с кем же это он спорил? И опять понимаю, что мало знаю Раевского; и до сих пор это знаю. В то мое посещение мы заговорили на бесконечную тему о том, кто из композиторов-классиков значительнее, больше, сильнее, наконец. Я, как окончательно решенное, говорю, что не понимаю, как можно не считать первым номером И.С. Баха. «Слава, Слава», – оживляется Саша – «100 процентов, но…знаешь, вот если бы не Моцарт. Потом не спеша вспоминает: «Неделю назад играю (называет произведение Моцарта); и вот там – резкая смена темы (потряхивает головой); мне – страшно стало». Помолчал, потом спокойнее: «Ну, встал, открыл настежь двери в коридор, погулял по комнате….Нет, Моцарт – это…», и я до сих пор не знаю, «что – Моцарт». Лично мне ни от какой музыки страшно не было. Увы, видимо, не дано. Но довелось мне самому наблюдать растерянно-удивленного, почти испуганного Александра Васильевича. Причиной такого его, странного для меня, состояния была опять музыка, но не Моцарта, а все, же Баха, причем в исполнении подросшего нашего сына Ромки.

 Весна 1974 года, отчетный концерт музыкальной школы Черноголовки в зале Дома Ученых: торжественная обстановка, цветы; строго одетые, серьезные мальчишки-музыканты. Немыслимо разодетые, дивно причесанные девчонки- музыкантши, неузнаваемо взрослые. Встревоженные, похожие на тихих помешанных, родители исполнителей, составляющие большинство зрителей в зале.

Роман «провалил» свой номер. Провал неожиданно обратился триумфом, но все по порядку. Заключительный, ударный номер концерта. Сын солирует, инструментальный квартет его сверстников ждет конца соло с выходом на коду финала 5-го концерта И.С. Баха (кода – coda -хвост). В самом конце в предпоследнем такте своего соло Ромка «потерял руку», по выражению Саши. Далее суть возбужденного рассказа Раевского об этом, как я запомнил: «…я люблю 5-й, знаю его (концерт) наизусть; ну играю…вместе с ним (с Романом). Вдруг – смолк; я похолодел….ситуация – безвыходная, ансамбль – через такт,…ну…и слышу – играют…»

Финал 5-го концерта Баха был спасен, видимо, единственным верным решением: Роман молча «досчитал» последний такт и, не сбив ритма, синхронно с ансамблем зашел на коду. В зале мало кто что-то понял. Но все поняла присутствовавшая на концерте делегация преподаватнлей консерватории и училища им. Гнесиных (далее цитирую Надежду Львовну Мацаеву, беззаветную Ромкину преподавательницу музыки): «Из критической  ситуации исполнитель вышел профессионально,» — так, по ее словам, выглядело резюме музыкантов-москвичей. Последовавшие в адрес «исполнителя» дифирамбы опускаю, кроме одного, а именно: вечером того памятного дня усталая мать бросила Роману всердцах за ужином: «Барахло ты несчастное, я же чуть не умерла там, в зале», — Лена вместе с Раевским слушала в зале концерт.

 Наденька, преподавательница сына, встретилась мне через пару дней и рассказала о реакции москвичей – музыкантов на «кикс» ее ученика; по-моему, она была довольна случившимся. Решительно защитила Ромку, оправдывая его: «Слава, мы все там устали. Конец концерта, ожидание; его номер – самый последний! Понервничал, конечно. Да ерунда это, нормально».

А Саша в последующие годы пару раз возвращался к этому эпизоду. Он вспоминал, а я опять видел на его лице и испуг, и удивление стороннего искушенного музыканта: двенадцатилетний пацан нашелся, а он – нет….

За долгую жизнь на земле много встретил я достойных, интересных и просто хороших людей. Раевский А.В. для меня особняком: слишком ярок, слишком необычен, очень талантлив. И все это при отсутствии показухи, позы, нарочитости во всем: в работе, в музыке, в манере поведения, в костюме, наконец.

К 60-летнему юбилею Раевского «Черноголовская газета» опубликовала в 1992 г. теплый стих-посвящение от Ю.Д. Ситнянского, начальника РИСО ИХФ, в прошлом выпускника факультета журналистики МГУ. Начало стиха: «В такое время – музыкой дышать », — это о клятых 90-х годах. Концовка стиха: «взгляните, люди вот идет маэстро! Он музыкант, он из другого теста. Не вам чета. Не нам чета». Юра Ситнянский знал, о ком писал, оттого так точен по смыслу повтор последней фразы. Одно только: Раевский был не только в музыке «не нам чета»…и «не вам»…У меня есть памятная вещь от Саши. Как-то он пришел ко мне в корпус 2/1; усталый, больной. Достал из кармана аудиокассету «…это – тебе. Здесь наш самый первый концерт. Помнишь? Там первый – чарльстон, кларнет, Суворик…Я эту запись принес когда-то на репетицию, поставил…Тамара вдруг как заплачет, громко так»…шевельнул рукой.

 Еще бы я не помнил. Кларнет Юры Суворова, голос-красавец Тамары, внимательный взгляд Саши, много чего. Лежит в столе эта кассета, слушать – боюсь, хотя на кассете не Моцарт, а я  – не Раевский.

                                                                                                  В. Соляников.

P.S. И все же в этой  жизни  встречается добрая символика. Эти заметки – воспоминания были уже давно готовы, но я почему-то не решался отдать их в набор. Много раз, не спеша, прочел их, выверяя… и опять в стол.

А 19 марта 2019 г., в стопке дорогих сердцу бумажек, вдруг нашел вырезку из «Черноголовской  газеты», номер от 6 ноября 1992 г. Стих Юрия Дмитриевича Ситнянского и комментарий к нему привожу полностью; так, как оно в ЧГ.

Ч.Г. Пятница, 6 ноября 1992 г.

Еще один научный юбилей…

Раевскому Александру Васильевичу – 60 лет

 В такое время музыкой дышать…
 Когда вокруг все так перемешалось,
 Когда не в моде, ни любовь, ни жалость,
 Когда готовы все и все продать.
  
 В такое время музыкой дышать,
 Не закрывая крышки у рояля,
 И даже головы не поднимать,
 О чем бы там снаружи не кричали.
  
 Из музыкантов создавать ансамбль
 И тридцать лет его лелеять, холить
 И пестовать без спонсоров (все сам)
 Поверьте, это дорогого стоит,
  
 Чтобы у нас, сидящих здесь, в ряду,
 Анданте Баха на глазах рождалось.
 И чтобы это чудо повторялось
 Неповторимое, и только раз в году.
  
 Снимите шляпы, дамы-господа,
 Снимите шляпы: вот идет маэстро!
 Он музыкант, он из другого теста,
 Не вам чета, не нам чета… 
                                 Благодарные черноголовцы. 
                                 (Юра Ситнянский, на самом деле)

«Зная нелюбовь Александра Васильевича к славословиям, газета не отважилась бы на самостоятельную публикацию, посвященную его 60-летию.

Но, во-первых, слово уже вылетело. Во-вторых, вылетело поэтическое слово, а в-третьих, — вылетело ЧУЖОЕ слово. А на чужой роток, сами знаете, не накинешь платок.

 Скромность, как известно, украшает человека. Вот она и украсила Александра Васильевича настолько, что многие, даже хорошо знающие его люди, не знают, что он в Черноголовке (научной) с момента ее возникновения.

В стихах, которые мы получили к его юбилею сказано: «Снимите шляпы: вот идет маэстро!» Уверяем Вас – Александр Васильевич и в науке маэстро (точнее даже сказать – сначала в науке, а потом в музыке).

Основным качеством юбиляра является величайшие добросовестность и ответственность, если бы все люди были такие, как он, мы бы и при феодализме жили, как при светлой Утопии».

                                                                                         От редакции

Денисова Людмила Николаевна (Тереза Дюпон) — химик и поэтесса

Людмила Николаевна Денисова (1936 -2000 г.г.) Место рождения — город Дубовка Волгоградской области. Окончила химический факультет МГУ. С 1960 года работала в Черноголовке в ОИХФ. Кандидат химических наук. С 1990 года постоянный автор литературной странички «Черноголовской газеты». При жизни вышло два сборника стихов.

Архивные материалы

Людмила Николаевна Денисова, урожденная Воробьёва, родилась в г. Дубовке Волгоградской области 25 августа 1936 года. Родители: отец Воробьёв Николай Иванович, профессор химии, имел два высших образования, мать Зинаида Ивановна была фармацевтом по специальности. В начале войны семья переехала в Саратов. Детские и школьные годы были связаны с Волгой, которая занимала важное место в воспоминаниях Людмилы Николаевны на протяжении всей жизни. После окончания школы с золотой медалью, поступила на химический факультет МГУ. В 1958 году Людмила вышла замуж за будущего д.х.н. и лауреата государственной премии Николая Тимофеевича Денисова, с которым познакомилась во время учебы в Университете. У них родилось двое детей и четверо внуков. В Черноголовке Людмила Николаевна начала работать после окончания МГУ в 1960 году в ОИХФ в лаб. Е.Т. Денисова. Лаборатория занималась актуальной и перспективной тогда областью химии — механизмами жидкофазного окисления углеводородов. К 1970 году была подготовлена и успешно защищена кандидатская диссертация по теме «Бимолекулярные реакции кислорода с углеводородами, фенолами и ароматическими аминами». В 1993 году Людмила Николаевна тяжело заболела, долго боролась и, одно время казалось, болезнь отступила, но к началу 2000 года состояние резко ухудшилось, и ее не стало.

Стихи начала писать с раннего детства, продолжала сочинять в школьные годы, в МГУ писала тексты к студенческим представлениям. В Черноголовке Людмила Николаевна регулярно выступала на вечерах в Доме Ученых, а также на праздниках по поводу защит диссертаций и юбилеях. Публиковалась чаще под именем Терезы Дюпон. Есть и песни на ее слова — «Три росчерка пера …» и др. с музыкой В.М. Соляникова. Стихи ее пользовались большой популярностью, особенно, из ранних черноголовских произведений —  Сказка о царе Додоне. Сколько — нибудь точное количество написанных стихов неизвестно, поскольку систематический учет не велся и произведение, часто существовавшее в виде единственного автографа, отдавалось адресату или другому интересующемуся читателю. В годы перестройки Людмила Николаевна обращалась в редакции некоторых центральных изданий на предмет публикации своих стихов, но эти попытки ни к чему не привели в силу советских номенклатурных традиций нашей прессы. Но, тем не менее, публикациям суждено было свершиться. Стараниями типографии ИПХФ РАН при жизни вышли два сборника, один из которых детский —  стихи, написанные для внуков. Отдельные стихи публиковались в «Черноголовской Газете», периодическом сборнике «Белые снегири», в антологии «Поэзия Московского университета: от Ломоносова и до …».

В.М. Соляников, М.С. Дроздов

ЛЮДА И КОЛЯ

(к юбилею Л.Н. Денисовой).

Лев Толстой записал однажды в дневнике, что описать человека невозможно, но можно описать впечатление, произведённое этим человеком. Начиная нижеследующие заметки к юбилею Л.Н. Денисовой, я скоро понял, что моё описание впечатлений от неё, только от неё, не может быть верным по сути, что «рассказывать» надо про семью Денисовых, Людмилу Николаевну и Николая Тимофеевича, по МГУшному – Люду и Колю. Были они изначально очень разными, дорогие мои однокурсники, жизнь свела и связала их накрепко. Чем дальше они во времени, тем крепче для меня связка Люда – Коля.

Холодным осенним  вечером 1959 года (месяц назад мы приехали с целины) Коля «вытащил» меня из «кельи» 403-го блока зоны Ж МГУ, как он выразился, на прогулку. Молча удивившись, я оделся. «Гуляли» втроём, Люда Воробьёва, Коля и я. Быстро ходили по засыпанным снегом и листвой тёмным дорожкам, молчали. Неожиданно Люда сообщила: 1) умер её отец в Саратове. 2) «Мы с Колькой подали заявление в ЗАГС». Свою реакцию на сообщения не помню. Прогулка окончилась, а смысл её дошел до меня позже. Похоже, ребятам нужна была положительная лакмусовая бумажка для уверенности, выбрали меня. Главное: из жизни Люды  ушёл  сильный, необходимый ей человек, отец. И пришёл муж, по-иному сильный  и необходимый, тёзка отца. Так началась семья Денисовых Люды и Коли, здесь начало будущего посвящения Терезы Дюпон внучке Жене: «…Ты спроси об этом дедов Николаев, надают советов выше Гималаев».

Чета Денисовых во многом  определила течение моей жизни.  Она «распределила» меня в Черноголовку. Осенью 60-го года я приехал к ним в состоянии тяжёлого стресса: в августе в горах погиб Дима (Тибор) Карпов, аспирант химфака МГУ, мой дипломный руководитель. Молодая семья Денисовых уже работала в ОИХФ и жила в комнатке общежития на краю леса (за теперешней 2-й улицей). Коля сводил меня на полигон. Люда пожарила грибы. Тогда и возникло предложение о моём распределении в Черноголовку. Я как-то заторможенно согласился, нечаянно сделав один из самых разумных шагов в своей жизни. Позже Коля представил меня будущему завлабу Е.Т. Денисову (и ещё раз мне повезло). Вообще-то меня, радиохимика («спеца», по Химфаковски) ждали цеха закрытого города Томск-7, «Атомска».

Людмила Николаевна Денисова, творческий псевдоним Тереза Дюпон. Памятное молодой Черноголовке имя. Сотрудник группы, потом лаборатории окисления ОИХФ с 1960 по 2000 год. Признанная юным ОИХФ, первым институтом Черноголовки, поэтесса. С Людой Воробьёвой я познакомился в 1958 году на целине. В совхозе «Молодогвардейский» Булаевского р-она Северо-Казахстанской области мы, студенты химфака МГУ, убирали хлеб. Знакомства, собственно, не было, просто  мы оба участвовали в целинно-студенческой художественной самодеятельности. Худенькая, угловатая девушка с запоминающимся удлиненным лицом, внимательным взглядом, подвижная. Ничего особенного; ну,  пишет стихи, кто их на нашем курсе не писал. Ну, пели мы её остроумные стишки на мелодии нашего же однокурсника Глеба Абакумова (академика РАН сейчас). Ну… Уже гораздо позже я разглядел за острым языком, за не очень ловкой поспешностью в движениях, за её задиристыми стихами не очень уверенный, ранимый человеческий характер. И мне стал понятнее ранний выбор надёжной опоры в жизни, эта опора действовала уже в 58 году на целине. Коля Денисов, спокойный, неторопливый парень, очень сильный физически. Силу его рук я не раз наблюдал в «деле», да и на себе испытал, было «дело». Внешность его была обманчива: трудно было в простецком на вид пареньке с приоткрытым ртом (следствие недолеченого в детстве гайморита) разглядеть одного из лучших волейболистов МГУ того времени. Игра меняла его неузнаваемо. Техничный, решительный, злой в атаке лидер на площадке, бьющий с обеих рук. Под один такой «дружеский» удар попал я позже в Черноголовке, на давно заброшенной, а тогда уютной лесной площадке, бывшей в 60-е годы центром спортивного общения. Коля нападал со 2-го номера, блок наш открыл ему линию, я, страхуя мягкую скидку, сместился с 6-го на 4-й. Николай ударил по 4-му, попал мне в подбородок…Ну, товарищи подняли (не мяч, меня), поставили, дали пару раз по спине и ниже… Живёт!  Я много раз наблюдал Денисова в игре, дивился его одарённости: резкость, своеобразная пластичность при редкой физической силе и выдержке. Коля никогда не участвовал в мини-разборках на площадке, никогда никого не учил и ничем, кроме игры, на площадке не выделялся. Володя Энман (В.К. Энман), сам в прошлом прекрасный волейболист, сказал тогда об игроке Денисове: «Коля на площадке меньше всех говорит и больше всех играет». Вообще-то, Коля был редкостно азартным человеком. Любое соревнование увлекало его, он любил соревноваться во всём: волейбол, пинг-понг, реверси (была настольная азиатская игра), преферанс, балда (словесная игра), бросание камней по бутылкам (Норильск, 1969 год) – он из всего делал состязание. Проигрышами не огорчался, победами не кичился. Уже в 70-е годы Л.Н.  рассказала мне о случае состязания Николая Тимофеевича с воробьём на даче в Мелёже. Воробей свил гнездо на балкончике их дачного дома, «сработанного вольным стилем», как написала Т. Дюпон в одном из тогдашних стихов. Семья Денисовых (родители плюс сыновья), приехавшая на дачу, обнаружила негодующего воробья-новосёла; он оглушительно чирикал, негодуя. Перелетал с места на место, пикировал на людей. В общем, делал всё, чтобы гнать из «своего» жилища «пришельцев». Этот воробей, он не знал, с кем связался. Коля принял вызов, набрал горсть мелких  камешков, и баталия началась. «Соперники были достойны друг друга», — рассказывала потом Люда, — «надо дрова нарубить, печь затопить на ночь. Еда тоже сама не делается, и целый час, — слышишь (моя фамилия) – целый час папа Коля не уступал воробью, порой швыряя в него  камушком, чтоб злее был. Отец семейства, картина Репина…» Конечно, Люда чуть кривила душой, рассказывая это. По-моему, эта азартность, «соревновательность» мужа  была для неё привлекательнейшей чертой в Колином характере. Сама она была…, ну, не очень боец. Ей тяжело давались любые выступления, даже без всяких соперников. Публичное чтение стихов своих, доклады статей на семинаре в лаборатории, хлопоты по защите диссертации – нервы, нервы, нервы. Её юбилейный вечер после болезни…я один из немногих, знавших, чего ей это стоило.

А история с воробьём… ну, кто-то скажет, воробей, противник, н-да…. Вот зарисовка с натуры. Лето 1960 года. Вдвоём с Денисовым  расслабленно идём «из батальона» с ужина по лесной дороге в лагерь. Мы, студенты-химики, стажировались как командиры взводов при химическом батальоне. Было это километрах в 40 от Таллина, недалеко от эстонского селенья Рапла. Почему «при батальоне», а не в нём? Потому, что командовали мы сборниками, старослужащими, многие из которых воевали в 41 – 45 гг.  Их призвали на сборы военкоматы в Латвии, оторвали от семей, от работы, привезли на 2 месяца в эстонский лес, поселили в мокрых палатках, одели в застиранное до белизны ХБ, разбили по взводам, назначили им командиров – нас, зелёных студиозов. Зелёных буквально и переносно: нас, студентов, одели в новенькое солдатское ХБ. Тема наших взаимоотношений с обозлённым подчинённым контингентом заслуживает отдельного описания, здесь скажу только, что наших солдат, победителей Гитлера, мы боялись больше, чем всех вероятных и невероятных противников в 3-й мировой. И вот на краю поляны с рядами палаток наблюдаем солдатскую игру: двое садятся на землю напротив, упёршись друг в друга подошвами сапог, вцепляются в толстую метровую палку и по команде тянут, каждый в свою сторону. На наших глазах широченный плотный крепыш вытащил по очереди, как редиску из влажной грядки, пятерых охотников состязаться с ним. Мы с Колей молчали и наблюдали. Охотников больше не было. Я порывался уже уйти, но неожиданно Николай быстро сел напротив крепыша. Неравенство было очевидным: стройный высокий студент выглядел щурёнком рядом с заматеревшим соперником. Они степенно изготовились (исходный захват там важен), раздалась команда и… продолжали молча сидеть. Только порозовела сзади шея у Коли, а на загорелом лице его оппонента я увидел тень непонимания и беспокойства. Примерно через пару минут схватки равенство сил стало явным. Подтянулись на зрелище обитатели ближних палаток, наблюдали и не понимали. А я понимал: два года назад на целине своей железной рукой Коля молча задвинул расходившегося и матерящегося при девчонках шофёра в кабину его ГАЗ-51 и захлопнул дверцу. Тот, было, рыпнулся наружу, потом вдруг передумал, ударил по газам. А описываемая схватка при Рапле осталась неоконченной: добротная сырая палка сломалась в 4-х богатырских руках. Взгляды старых солдат Коле вослед и задумчивое чьё-то «Во-о-о, студенты»…, было, было. Вскоре в День физкультурника (был такой советский праздник), состоялась встреча по волейболу «батальон» — «сборы». Не помню, мы выиграли или батальон, но Денисов блистал в игре на площадке, безмолвный и авторитетный. Уже работая в «деревне» (общеупотребительная кличка Черноголовского ОИХФ между сотрудниками 60-х гг) обнаружил я в Николае чувство юмора. Привычный юмор ему был пресен, смеялся он не часто и помалу. Помню редкие случаи, когда ему было смешно или он сам острил, вот один. Волейбол, разминка «в кружок», кто-то резко бьёт в Николая Николаевича Денисова (Н.Т. учил взрослеющих детей своей игре) и мяч от макушки старшего сына летит под потолок. Моментальная реакция папаши ободряюще-язвительна: «Ошибка при приёме, а, Коля».

Людмиле по жизни нужен был рядом сильный, уверенный. Думаю, что не случайно и имя «Николай»; отец Людмилы Николаевны, профессор химии Саратовского университета, рыбак и охотник, владелец симпатичного чёрного спаниеля по кличке Жук, выписанного из питомника в Германии. Жук, с его обонянием и выучкой, вытаскивал из камышей уток для хозяина больше, чем делал выстрелов «папа Коля I». Друзья – охотники были таким раскладом недовольны, отец предлагал им адресовать претензии Жуку. Дочерей, Люду и Иру, он воспитывал как индейцев. Байдарка, палатка, рыбалка, хлеб с воблой, Волга; сильный отец – это оттуда. Стих «День реки» с его строчкой «Всё лето у меня была река…» — оттуда. Муж, будущий «папа Коля II», тоже, отчасти, оттуда. Люда по жизни не была сильной, знала это и от близких людей этого знания не скрывала. Её колкость, язвительность служили защитой и маскировкой застенчивости. Поэтому же от её языка доставалось и ей самой. Множество «комплиментов» отпустила она в адрес собственной внешности вообще и «лошадиной  челюсти» в частности, тоже способ  самозащиты. Внутренняя неустроенность её обострялась нелюбовью к собственной профессии. Люда была совестливый, порядочный человек, она выполняла свои «химические» обязанности в лаборатории, старалась, но… Видимо, выбор профессии «по отцу» был «типичное не то». Она тихо это переживала. Не раз и не десять я утешал её примерно так: «У тебя семья. Ты мать. Ты родила и вырастила двух сыновей. Чего ещё! И ты работаешь, как можешь. Ты защитила диссертацию, наконец…». Она тихонько соглашалась, но долго такая психотерапия на неё не действовала. Её боли и переживания утолялись лампадным огоньком поэзии, жившей в ней с детских лет. В поэзии она смолоду хорошо понимала. Как-то ещё в МГУ на мой вопрос, кто её любимый поэт, она остроумно ответила: «А се Пушкин». Весомость этого ответа я осознал с возрастом.

В характере её уживались яркий поэт и небольшой актёр, совмещавший эту должность с режиссёрской. Во время своих устных рассказов она частенько украшала былую ситуацию, забавно драматизировала часто пустячную прожитую коллизию, слегка придуривалась, типа: «…а я стою и не соображаю, что теперь… Мне бы ответить…так и так мол,…Но мозгов не хватило». Никогда при этом она не пыталась задним числом украсить себя, как-то облагородить. Наоборот: она себе назначала или роль типа вороны из басни Крылова, или как максимум, роль Маши из сказки Толстого «Три медведя». Как-то уверяла меня, что замуж вышла потому, что боялась спать одна в тёмной     комнате. А вот насчёт мозгов… Для меня удивительна была способность Л.Н. быстро определить суть человека и кратко её сформулировать. В молодости я не всегда соглашался с её оценками некоторых «близкоходящих», моими любимыми очками тогда были розовые. Но проходило время, и было ясно: Денисова в оценке не ошибалась. Ещё чуть в эту сторону. Порой после очередного успешного выступления со стихами она попадала в водоворот комплиментов, прямых восхвалений и т.д. со стороны друзей – подруг свежего прилива. Приливы со временем сходили на нет, и вдруг она при случае, обычно в домашней обстановке, иногда в присутствии лишь двух однокурсников (Коля и  я) и трёх рюмок вина, вспоминала этот свой былой успех, распределяя комические роли между собой и былыми поклонниками… Люда смолоду тонко чувствовала юмор и владела им. А вот смеющейся от души, хохочущей я её не помню. В послеоперационные годы, когда она вдруг поняла, что реально выздоровела и впереди ещё жизнь, актёр в её характере пропал совершенно. Отошли куда-то и застенчивость, и колкость. Прорезался добрый, яркий, но по-прежнему зоркий поэт-лирик, искренний и привлекательный, открывающий читателю свою подобревшую душу. В это время она написала свои лучшие стихи. Процесс сотворения стихов утомлял и мучил её подолгу, она  при этом делалась непривычно мягкой в общении, доверчивой. Не раз я слышал: «…посмотри вот (замусоленная колода исписанных карандашом мелких листочков извлекается из сумочки). «Посмотри, пожалуйста, мне тут надо развернуть как-то…Ты же знаешь, мозги у меня куриные»… На моей, подаренной книжечке «Черноголовские хроники Терезы Дюпон», авторская надпись: «Славе, моему главному рецензенту и соавтору, чьи мысли иногда выдаю за свои, с пожеланием всех благ». Да, иногда смотрел, вживался, по мелочи советовал. Через годы понял – зря советовал, у неё самой получалось лучше. Был такой случай: занятый работой, я раздражённо отказался разбирать очередные её каракули под таким предлогом: «Ну, Люд, это махровая мелодрама, не моя это тема, давай сама…» Она смутилась, засобирала спешно листики, ушла. А начало будущего стиха я запомнил: «Я не заметила, как отцвела сирень…» Потом стих с этим началом нашёл в её книжечке. Долго примерял его так и этак. Потом, незадолго до юбилея, сделал к нему мелодию, согласовав с Л.Н. мелкие переделки исходного текста. Ей понравилась мелодия и исполнение песни «Как отцвела сирень» на вечере в институте: «…ты спел…лучше, чем хорошо.»… Ну, певец я никакой, «хорошо» относилось явно к приёму песни аудиторией. А песню я потом не раз «исполнял» для Людмилы прямо в лаборатории, благо гитара давно прижилась в моей рабочей комнате. Это стихотворение Л.Н. Денисовой я считаю её лучшим произведением. Не потому, что оно блестящее, выдающееся по каким-то формальным параметрам поэзии. Это честная автобиографичная поэтическая новелла, выдержанная на щемящей душу интонации. Выстраданная правда в этом стихотворении. Под строкой «И этой муке нет и нет конца…» подписываюсь как свидетель. Л.Н. всю жизнь тихо переживала свою несбывающуюся поэзию. Понимала, что уходит время, и не написанные («не  востребованные») строки уже не появятся; их никто не заметит, не оценит, как не оценили красоту цветущего «заброшенного» ( слово-то какое Люда прибрала хорошее) куста сирени. …. Был у меня случайно в 90-х годах в гостях поэт Владимир Костров, бывший студент химфака, мы с ним даже песню «Каблучки» сочинили осенью 1960-го. Он подарил вышедшую свою книжку, сделав подпись «Славе дружески». Я как-то спустя время сказал Людмиле об этом случае, она попросила книжку принести. С трудом отыскал, принёс, представил ей прямо в лаборатории. Реакция её незабываема: наугад открыла страницу, и отключилась от внешнего мира,  впилась глазами и замерла. Минуты через две тихой скороговоркой: «Да, да, вот… это… профессиональный стих…вот, да,…это». И я ещё раз понял, что всю жизнь до последнего времени, Люда примеряла на себя поэтическую долю  и ношу, мечтала о них.

Кстати о кусте сирени: я как-то оказался в Мелёже рядом с участком Денисовых; на самом его краю, заросшем травой, большой сиреневый куст. Я отметил: «Он». Не помню в связи с чем, я сказал как-то Л.Н., что считаю её стих лучшим из известных мне стихов о драме женского увядания, которое в её трактовке есть расплата за равнодушие к чужой красоте (цветению), пусть даже это красота одинокого куста. Года через 2- 3, изнурённая вернувшейся болезнью, однажды, трогательно попросила: «……, расскажи мне ещё, какая я умная и какой я этот стих написала»… Я «рассказал», т.е. повторил вышесказанное, не покривил душой, а через годы понял, что этот мой «рассказ» — одно из немногих моих добрых дел в этой жизни. Кстати, уже после ухода Люды я разглядел ещё один смысл – вывод из её ёмкого стиха, а именно: легче стареть, если можешь радоваться постороннему цветению, в том числе цветению молодости вокруг себя. Отсюда понятней слова «…меня продолжат дети, и дальше внуки, если повезёт».

Поэтесса Дюпон отличала людей, разбирающихся в её поэзии, от людей падких на шумиху вокруг неё. Был эпизод, это ещё задолго до операции: Люда в очередной раз приглашена на высокий по Черноголовским меркам юбилей и пишет стих – заказ а ля Трике (приглашение явно было  рассчитано на будущий стих-адрес от Дюпон). Я по этому поводу в сердцах сказал ей: « Ну что ты делаешь? Есть в тебе божья искра, ты же тратишь её на пустяки, на конфетти юбилейные…» Смылась Л.Н., сознавая некую правоту моей тирады. Потом уже в вышедшей книжечке, я прочёл этот юбилейный стих и, фигурально говоря, охнул. Блестящее стихотворение, исполненное иронии и тончайшего сарказма. «Люда, а тот твой юбилейный стих необычайно хорош» – покаялся я и прочёл его тут же наизусть. Она порозовела, пальцами коснулась моего локтя, — «Знаешь, он его показал профессионалу (т.е. юбиляр показал стих). А тот прочёл, хмыкнул и недоумённо спросил: это что, ваши   химики пишут такие стихи? — А он ответил: Мм-м-м-да, пишут такие». Видно было, что моё запоздалое признание стиха порадовало её.

Скоро 17 лет, как нет Л.Н. Денисовой. Тот юбилейный вечер (как она, ослабевшая от болезни, переживала, готовясь к нему «…ты только не отходи далеко, а то…»). Битком зал большой гостиной, ликование, цветы, аплодисменты, автографы, просьба почитать ещё. Похорошела лицом, заулыбалась Дюпон.

Вспоминаю Л.Н. и Н.Т. Денисовых, дорогих моих спутников по жизни до сих пор. Они недалеко от меня и всегда вместе. И часто при этом воспоминании возникает в сознании образ заброшенного цветущего куста белой сирени.  

Черноголовка, 18.10.2016 г.                                                   В.М. Соляников

Поэзия Московского университета от Ломоносова до…

Людмила Денисова.   Людмила Николаевна Денисова (до замужества Воробьева, псевдоним Тереза Дюпон)
25.VIII 1936, Дубовка Волгоградской обл. – 5.I 2000, Черноголовка.
Работала научным сотрудником Института химической физики в Черноголовке (ИФХЧ РАН), кандидат химических наук. Окончила химический факультет МГУ.

Автобиография

     Я родилась давно. Первое свое стихотворение сочинила, стоя в бескрайней очереди за сахаром в родном Саратове, зимой. Оно так и называлось: «Зима». Послала его в «Мурзилку». Мне вежливо отказали под предлогом, что это холодное время года кончается и, скорее всего, больше никогда не наступит, Два года спустя, все в той же очереди, наблюдала лихачей, которые большими скачками продвигались к заветному прилавку по плечам и головам людей. Очередь колыхалась всей массой. Написала стих об этом впечатляющем происшествии, послала в «Пионерскую правду». Мне опять отказали, посоветовав писать только о том, что я вижу «своими глазами».
     Когда я выросла и поняла, что то, что я вижу «своими глазами», никогда не напечатают, я малодушно поступила на химический факультет МГУ, где вышла замуж и выучилась на химика. Родила двоих сыновей, и мы их вырастили. Защитила диссертацию. Теперь в очередях за сахаром больше не стою (подорожал сахар). Из-за образовавшегося досуга пишу стихи. Пока все.

Л.Н.Денисова
1993

Дополнение к автобиографии

     Людмила Николаевна Воробьева (в замужестве Денисова) родилась в г. Дубовке Волгоградской обл. Все детство и юность прошли в Поволжье, что нашло свое отражение в стихах. В начале войны семья переехала в Саратов, где прошли школьные годы. Стихи сочиняла с детства, например в возрасте четырех лет:   Мама Зина мне купила
Заводного крокодила.
Я пущу его на волю,
Пусть укусит папу Колю.
     В 1954–60 училась на химфаке МГУ. В университете сочиняла для спектаклей студенческой самодеятельности (см., например, [Воробьева 2007]).
     За время жизни в Черноголовке было написано много стихотворных поздравлений к праздникам и юбилеям, а также сатирических стихов на злобу дня, с которыми Людмила Николаевна выступала на вечерах. Стихи были популярны в Черноголовке, но постоянно были и неприятности с начальством в советское время. Попытки публикаций в центральной прессе в эпоху перестройки быстро выявили полную безнадежность этой затеи.

Н.Н.Денисов
2010
  

Источник: Денисова, Людмила Автобиография. Дополнение к автобиографии: Текст [электронный ресурс] / Людмила Денисова; Н.Н. Денисов // Поэзия Московского университета: от Ломоносова до…, 2000-2010. – Точка доступа: http://www.poesis.ru/poeti-poezia/denisova/biograph.htm. — (дата обращения: 12.04.2021)

«Сказки и были Терезы Дюпон». Вечер, посвященный творчеству Людмилы Денисовой в Большой гостиной Дома ученых

(21.02.2018 )

Химик по профессии, поэт по призванию. И поэт очень талантливый! В её творчестве вся история Черноголовки. Не описание событий, а история внутреннего состояния людей, переживаний. Её стихи – зеркало душевно-духовного перелома 90-х. Вечер, посвященный творчеству Людмилы Николаевны Денисовой, прошел в Большой гостиной 21 февраля.

Когда собирался зал Большой гостиной, я услышала обрывок фразы одной из входивших зрительниц: «Мы идем на встречу с нашей молодостью»… Я не была знакома с нею лично, не присутствовала ни на одном из высоких собраний, где она блистала своим остроумием, не сидела с Денисовой и её друзьями на кухне с гитарой и острыми разговорами… Но  ощущение того, что я хорошо знаю этого человека, нахлынуло на меня, когда впервые прочла от корки до корки «Черноголовские хроники Терезы Дюпон».

Многочисленные беседы с людьми, лично знавшими Людмилу Николаевну, поразили разнообразием оценок – у каждого Денисова была своя. Оказалось, что очень многие прекрасно помнят эпизоды её выступлений на концертах в Доме Ученых, при имени Терезы Дюпон у большей части моих собеседников лица озарялись улыбкой! Не у всех, конечно, — видимо, сатириком она тоже была не слабым, а значит, очень точным.
Наш рассказ о Терезе Дюпон 21 февраля был построен традиционно: факты  биографии излагали ведущие Надежда Панарина и Анна Сучкова, события жизни переплетались с поэтическими текстами. Анна Федорова прочла посвящение «Памяти моей первой учительницы Бахметьевой Надежды Георгиевны» — начало школьной жизни поэтессы пришлось на военное время (и сразу профессионально-точная поэтическая деталь «шинель – почти Шанель» в описании платья учительницы, сшитого из фронтовой материи). «Памяти отца моего Воробьёва Николая Ивановича» исполнила Надежда Смольянинова. Отец, профессор химии, всегда был для Людмилы кумиром, в большой степени её поступление на химфак МГУ было обусловлено желанием порадовать его. Однажды Терезе Дюпон приснилось, что это ей принадлежат потрясающие строки «Белеет парус одинокий…» — Даша Куликова очень точными интонациями передала горько-ироничный поэтический диалог с редактором…
Хорошо знавшие Людмилу Николаевну охотно цитировали её молниеносные четверостишия – импровизации в адрес коллег, её остроумие было бесспорно, но слушая Анну Сучкову, произносящую строки: «За редким исключением все цари Инакомыслие с Наукой не любили. Христа замучили…» — понимаешь, как глубоко и больно переживала поэтесса перипетии «лабораторной жизни» 90-х: Доказывай, что ты гораздо лучше, а, главное, нужней своих коллег.
Псевдоним Тереза Дюпон родился из увлечения французским языком. Занятиям этим Людмила Николаевна отдавалась самозабвенно, мечтала побывать в Париже, разучивала французские баллады. Песня на французском языке в прон­зительном исполнении Ольги Мартыновой в сопровождении фотографий и картин с видами Парижа, который так и остался мечтой поэтессы, вызвала длительные аплодисменты, как и выступление Романа Баранова со стихотворением «На семи ветрах».
Людмила Николаевна была красивой, статной женщиной, но очень несправедливо критично относившейся к своей внешности. И эту двойственность ощущений прекрасно передала в стихотворениях «Разговор велюровой шляпы с её обладательницей» и «Автопортрет» Галина Ахмеджанова.
«Стихи и сказки из сундука бабушки Терезы» — вторая книга Денисовой, именно книга с прекрасными иллюстрациями художницы Екатерины Гурьевой, выпущенная редакционно-издательским отделом химфизики. Состоялась презентация книги в Большой гостиной. Это был удивительный вечер. Собравшаяся детвора тут же выучили по стишку, кто как смог, дети читали со сцены.
Тогда Людмила Николаевна была счастлива. Как бы была она рада, если бы увидела сегодняшних юных артистов, представивших в лицах маленькие истории из ее «Сундука», — Егора и Даниила Сальниковых, Машу Смирнову и Соню Безрукову, Таню Ульянченко!
Хочется отметить нашего сценариста и исполнительницу нескольких стихотворений – Надежду Панарину. Она отстаивала каждый текст, объясняя необходимость его включения в программу. Последним аргументом всегда была фраза: «Я в эти стихи просто влюбилась!»
Особую душевность вечеру придали рассказы друзей поэтессы: Михаила Дроздова, Людмилы Гурьевой и Вячеслава Солянникова. Последние дуэтом исполнили песни, написанные Вячеславом Марковичем на стихи Людмилы Денисовой «Береза» и «Я не заметила, как отцвела сирень»; песни, которые они когда-то пели все вместе.
Выступил сын Людмилы Николаевны – Николай Николаевич Денисов, выходили к микрофону сослуживцы, соседи.
Все детали воспоминаний лишь ещё сильнее подчеркивали то, что постулат «Человек жив, пока его помнят» к ней уже не относится. Её стихи обладают общечеловеческой мудростью, они останутся понятны и близки читателю вне временного и поколенческого контекстов. Великая сила обобщения мысли, выраженной в точных художественных образах, особенно в её поздних стихах, позволяет большой части читающих людей сказать, что это их собственное понимание жизни. Замечательная бабушка Тереза, надежный друг, прекрасная женщина, автор остроумнейших спичей навсегда вошла в историю нашего города, как талантливая поэтесса Тереза Дюпон, легенда Черноголовки — Людмила Денисова.

Наталия Лукашенко

Источник: Лукашенко, Наталья Петровна Сказки и были Терезы : Текст [электронный ресурс] / Наталия Лукашенко // Городская Черноголовская Муниципальная Библиотека, 2018 . — Точка доступа: https://chgbiblio.ru/archives/21456 . — (дата обращения: 12.04.2021)    

Книги Людмилы Денисовой

Денисова, Людмила Николаевна Черноголовские хроники Терезы Дюпон [Текст]: стихи / Людмила Денисова. — Черноголовка : Редакционно-издательский отдел ИПХФ РАН, 1993. -76 с.

Денисова, Людмила Николаевна Стихи и сказки из сундука бабушки Терезы [Текст] / Л. Н. Денисова. — Черноголовка: ИПХФ РАН, 1999. — 90 с.

Врач-фитотерапевт, академик ЕАЕН и РАЕН, к.м.н. К.А. Трескунов о Терезе Дюпон — Людмиле Николаевне Денисовой и её стихотворении «Лекция о пользе сырых растений»

Из книги К.А. Трескунова «Записки фитотерапевта» кн. 2: «Многие читатели «Записок» заинтересовались Терезой Дюпон, ее сочным юмором по поводу Карпа Абрамовича и его трав, они просят рассказать во второй части «Записок фитотерапевта», откуда она, француженка, знает автора, просят включить полностью лекцию «О пользе сырых растений».

Эта история началась с того, что в начале семидесятых годов я ходил по лабораториям Института химической физики в Черноголовке и читал лекции о пользе растений. Меня слушали внимательно, но никто не записывал услышанное ими. Но вот однажды я обратил внимание на кандидата химических наук Людмилу Николаевну Денисову. Меня приятно удивило то, что она во время моей лекции, не поднимая головы, строчит конспект. Я подумал: вот молодец, заинтересовалась. И вот в один из дней перед приемом больных моя помощница медсестра Анастасия Леонтьевна Сеняткина говорит мне:

— Карп Абрамович, вчера в Доме ученых Людмила Денисова читала стихи про Вас и ваши травы, все заливались слезами от смеха.

Конечно, мне неудержимо захотелось прочесть о себе. По телефону я стал просить Людмилу Николаевну подарить мне экземпляр ее произведения. Она обещала, но все тянула с его передачей мне. Наконец объяснила, что боится меня обидеть. На что я ответил, что наоборот, польщен ее вниманием к моей персоне. На другой день «Лекция о пользе сырых растений» была у меня. Стихи очень понравились и моей жене Альбине Михайловне. В ее артистических устах они зазвучали светлым и радостным гимном травам. Родные, друзья и знакомые в Черноголовке, Москве, Калининграде, Саратове, Алма-Ате и Владивостоке неизменно сопровождали ее чтение дружным смехом и аплодисментами. «Лекцию» переписывали, размножали и развозили по городам и весям.

В 1991 г. на страницах первого номера «Черноголовской газеты» вместо Людмилы Денисовой появилось имя Терезы Дюпон. В 1993 г. в Черноголовке вышла поэтическая книга «Людмила Денисова. Черноголовские хроники Терезы Дюпон». В эту книгу вошли «Избранные места из лекции о пользе сырых растений». К моему сожалению, выбраны были не самые лучшие места, поэтому привожу «Лекцию» в первозданном виде.

Лекция о пользе сырых растений.

«Человек появился позже подорожника, весной он очень вкусный. Вначале человек культивировал сорняки (лебеда, крапива, лопух) и ими питался» — К.А. Трескунов

25.09.1976 года. Черноголовка.

Тереза Дюпон.

         Наш Карп Абрамыч Трескунов  
         105 ночей провел без снов. 
         Узнал: откуда ветер дует 
         И вот что он рекомендует: 
         Возьмите божий одуванчик,  
         Цветочек сдуньте, лист в карманчик, 
         А после, говорит маэстро, 
         Возьмите соли марки “экстра” 
         Листочки растолките в ступе 
         И вы забудете о супе. 
         Держите листики в запасе 
         И вы забудете о мясе. 
         Лапчатка, зверобой, душица 
         Должны всегда у вас сушиться. 
         А вот еще совет простой: 
         Калгана на спирту настой 
         С утра три ложки для зарядки 
         И польза, и калган в порядке. 
         А съешь полыни метр погонный, 
         Эффект получишь ветрогонный. 
         Еще трава медвежья дудка 
         Полезна жутко для желудка. 
         Вот птичка склевывает спорыш, 
         А ты на это только смотришь. 
         Рвать то, что склевывает птичка 
         Весьма полезная привычка. 
         Наш Карп во сне и наяву 
         Ночами косит трын-траву 
         И в свой трактат вписал главу 
         О пользе зелий приворотных 
         И для людей, и для животных. 
          Вы замечали как у корта 
         Поборник теннисного спорта 
         Маститый доктор Королёв 
         Пасется в тишине дерёв? 
         Он поедает все новинки, 
         Не пропуская ни травинки. 
         Он истребил весь местный клевер 
         И продвигается на север. 
         Баркалов в стороне японской 
         Ел с аппетитом щавель конский, 
         А Дремин в заграничном рейсе 
         Глотал сырые эдельвейсы. 
         А патриарх Эмануэль, 
         Среди далеких нам земель, 
         Почти всегда возил в кармане 
         Настой шалфея и ромашки. 
         Ведь говорил мне Карп Абрамыч, 
         Советовал: попейте на ночь 
         Настой из васильков лазурных, 
         Растущих на полях культурных, 
         Готовьте на зиму сенаж 
         Душе – покой, кишкам – дренаж. 
         Есть сорняки куда полезней, 
         Чем жить всю жизнь в тисках болезней! "  

Источник: Карп Абрамович Трескунов о стихотворении Людмилы Денисовой: Текст [электронный  ресурс] / Карп Абрамович Трескунов // Фитотерапия. - Точка доступа: http://www.treskunov.ru/recenzii/o_Tereze_Dyupon.html . - (дата обращения 12.04.2021)

Стихотворение «Жалобы говорящего попугая Кеши» Людмилы Денисовой читает Ксюша Вяселева

Афиша

Неделя детской книги:
25.03.2024. «По следам Красной Шапочки»-мероприятие. Детский отдел. 12:30
27.03.2024. «Сказки Матушки Гусыни»-игра-викторина. Детский отдел. 17:30
29.03.2024. «Спящая красавица»-мероприятие. Детский отдел.12:30
29.03.2024. «Радость быть читателем» -закрытие Недели детской книги (чаепитие, конкурсы, награждение активных участников). Детский отдел.

27.03.2024. Международный день театра: «Театральные загадки»-игра-викторина. Макаровская сельская библиотека

27.03.2024. «Тайна и магия книг Дмитрия Емца» -онлайн-игра к 50-летию писателя. Детский отдел.

Студия «Художественное слово»

Занятия студии по понедельникам с 15:30

Курсы Компьютерной грамотности

Занятия проводятся по вторникам  с 11:00

Клуб «В кругу друзей»

Занятия клуба по вторникам с 19:00

Черноголовский историко-краеведческий клуб

Заседания один раз в месяц

Время работы

Библиотека обслуживает читателей:
Понедельник с 9:00 до 19:00, обед с 13:30 до 15:00;
Вторник с 9:00 до 19:00, обед с 13:30 до 15:00;
Среда с 9:00 до 19:00, обед с 13:30 до 15:00;
Пятница с 9:00 до 19:00, обед с 13:30 до 15:00;
Суббота с 12:00 до 18:00, без обеда
четверг, воскресенье — выходные дни
Последняя суббота месяца — санитарный день

Телефоны:
Директор 49-512;
Абонемент 2-22-89;
Детский отдел 2-56-21
Электронная почта: chrg_library@mosreg.ru

График работы Ботовской сельской библиотеки:
Вторник – с 11:30 до 19:00, обед с 14:30 до 15:00
Среда — с 11:30 до 19:00, обед с 14:30 до 15:00
Четверг — с 10:30 до 19:00, обед с 14:30 до 15:00
Пятница — с 11:30 до 19:00, обед с 14:30 до 15:00
Суббота — с 11:30 до 19:00, обед с 14:30 до 15:00
Воскресенье, понедельник – выходные дни
Последний четверг месяца — санитарный день

График работы Макаровской сельской библиотеки:
Вторник — с 11:00 до 19:00, обед с 14:00 до 15:00
Среда — с 11:00 до 19:00, обед с 14:00 до 15:00
Четверг — с 10:00 до 19:00, обед с 14:00 до 15:00
Пятница — с 11:00 до 19:00, обед с 14:00 до 15:00
Суббота — с 11:00 до 19:00, обед с 14:00 до 15:00
Воскресенье, понедельник – выходные дни
Последний четверг месяца — санитарный день

Календарь

Март 2024
Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Яндекс.Метрика